Сергей Соловьев: «Наше кино – это записки сумасшедшего»

Великих людей, побывавших в нашем городе, не пересчитать на пальцах рук всех одесситов. Человек, киносудьба которого неразлучно связана с Одессой, – легендарный советский и российский режиссер Сергей Соловьев. Его «АССА» открывала «Золотой Дюк» 30 лет назад, «2АССА2» стала премьерой ОМКФ-2010, «Анна Каренина» появилась на ОМКФ-2011. Он шутит, что всегда припоминает Жванецкому второе место после Рязанова, связывает себя с Толстым и не верит в профессиональное кино. О фильмах, Карениной и записках сумасшедшего он рассказал Одессе!

- Вы снимали «Анну Каренину» больше 10 лет, были ли моменты отчаянья, мысли о том, что «все, не буду снимать»?

- Конечно, такой момент был, когда нам пришлось в очередной раз закрыть картину, и мне показалось, что в последний раз. На самом пике отчаянья появилась «2АССА2», я подумал, хорошо бы, чтобы материал не пропал, куда-то его пристроить. Я написал сценарий фильма, и на фестивале «Дух огня» в Ханты-Мансийске и, что самое главное, цены на нефть были хорошие, губернатор Ханты-Мансийска сказал: «Постараемся что-нибудь сделать». И они нашли финансирование на вторую «АССУ». Из-за этого началась новая жизнь и у «Анны Карениной».

Многие сказали, что надо доделать «Анну Каренину», и я оказался в очень странном положении человека, который снимает сразу две картины.

И часто я попадал в совершенно маразматические ситуации, когда мы ехали на съемки, и я только по лицу оператора понимал, что мы едем снимать – «Анну Каренину» или «2АССА2». Иногда мы снимали и то и другое вместе. И главным, как признавались потом операторы, было не попадать в кадр друг к другу.

Это был уже форменный маразм, несмотря на который в монтажной все отлеглось, улеглось и устроилось. Появилась такая дилогия, это действительно так, это никакой не PR-ход. Эти картины лучше всего вместе смотреть. А еще лучше всего посмотреть так, как сделали в Лондонской академии киноискусств – «АССА», «2АССА2», «Анна Каренина». Когда я недавно на фестивале посмотрел их все, включая первую «Ассу», я в первый раз понял, что я имел в виду.

А что касается «более 10 лет»… это легенда, а я не против, я – всячески за те легенды, которые окружают кино и все, что с ним связано. На самом деле, это деньги на фильм мы искали 15 лет, то есть 15 лет я попрошайничал. Ходил, говорил: «Дайте, нууу… дайте», а они мне «Зачем?»  - «Для Анны Карениной», а они мне «Ну, что ты, приходи в следующий раз с чем-то другим» - «Хорошо»… И так 15 лет.

А снимали мы так: киноверсия «Анны Карениной», потом «2АССА2», а потом 5-серийная телеверсия «Анны Карениной». Ее еще не видел никто, к ней особое отношение у Константина Львовича Эрнста. Он сказал: «Давай, используем все возможности кинопроката, а потом ты скажешь, и мы сразу запустим фильм». Хотя он может делать с фильмом все что угодно, поскольку его вклад в картину очень значительный.

- Как Вы работали с Олегом Янковским и Александром Абдуловым, ведь «Анна Каренина» оказалась их предпоследней ролью в кино?

- Об Олеге и о Саше – ужасная история. Оба начинали картину в состоянии физического взлета, оба в прекрасной физической форме были. То, что случилось – я не понимаю и не готов понять, и я не готов ничего сказать. Какая-то катастрофа. Когда заболел Саша, был ужас. Потом Таня мне сказала, что надо позвонить Олегу, и я сказал, мол, «что ты говоришь, в одну воронку один снаряд два раза не попадает». Я был с ними обоими очень дружен, этот фильм еще и память о нашей дружбе. Такая, что ли, настоящая подлинная память.

- На фестивале уже прозвучала мысль о том, что классику ставить нельзя. Почему режиссер берется за постановку классического произведения?

- Наверное, классику ставить нельзя, но то, что творится в башке у человека после того, как он прочитал какую-то классику, ставить можно и нужно. Сидеть каким-то переводчиком и переводить Льва Николаевича Толстого – это варварство, очень большое. Но ведь у каждого, кто читает – в башке и в душе что-то происходит. Это то, для чего существует искусство. Это как раньше были дуговые приборы, которые на киностудии давали очень яркий свет. И это свечение, которое возникает после прочтения, неистребимо.

Если бы моему любимому режиссеру Лукино Висконти, тень которого иногда очень сильно витает над «Анной Карениной», говорили: «Ты не экранизируй классику, это нехорошо». Тогда не было бы ни «Гибели Богов», ни «Людвига», ни музыки Малера бы там не было. Да и Висконти самого бы не было, потому что он – это соединение гениальной личности режиссера Висконти и его взаимоотношений с мировой культурой, в том числе с Томасом Манном. Потому что это был не заказ на перевод в изображение слов, а нечто личностное.

Все мы умеем читать, но что происходит в связи с этим нашим чтением, очень важно. И сейчас очень важен и обратный процесс: вдруг кому-то захочется перечитать роман после просмотра? Мне лично очень многие об этом сказали.

- Почему такой кровавой оказалась сцена гибели Карениной, когда граф приехал посмотреть на ее останки?

- У меня сложилось дружеское отношение с Ричардом Гиром. Он, когда узнал, за что я берусь, сказал мне: «Будь крайне осторожен и серьезен с этой экранизацией. 99,9 % голливудских актрис мечтают сыграть Анну Каренину, правда ни одна из них ее не читала. Но все знают, что в конце там что-то о паровозе». И чтобы побороться с этим незнанием мне захотелось понять, что же там на самом деле происходило. И я понял: происходило именно это.

И вот еще странная история: вот там рука отрезана, глаз вытек, полная расчлененка… А я когда снимал эту картину, меня все время не покидало чувство, что какую-то светлую картину мы снимаем. Я пытался его сформулировать, и у меня получилось… (поет) «Бывает все на свете хорошо, в чем дело сразу не поймешь, оп-оп».

Я сначала не понимал, почему, а потом постепенно понял: это замечательно, что фильм о людях, а не о свиньях. Если снимать о любви у свиней, даже если история очень светлая, захочется пойти и повеситься. А когда ты снимаешь о людях, о их счастье и несчастьях, о том мире, которым была Россия… И ничего ни в коем случае нельзя осовременивать. Мне предлагали снять так, что Каренин – депутат Госдумы, а Вронский вернулся из Афгана и в конце попал он в Чечню. «Какая пошлость и гадость», - подумал я. А здесь мир божий, а не свинский, люди испытывают несчастья и счастье, а то и вовсе ощущения ужаса, ищут выход, а его нет, и изменить ничего нельзя, потому что этот мир Божий. И в этом колоссальная разница.

- Видите ли Вы обновление российского кино? Каково лицо современного российского кино?

- Лицо российского кино? Лицо у нас общее и исключительно человеческое, и оно сформировано в ужасные кошмарные советские годы. И это лицо отличалось от всех остальных физиономий мирового кинематографа одним качеством, которое мне до сих пор представляется главным и прекрасным: лучшие люди этого мира были непрофессионалами. Это касалось российского, украинского, казахского кино… Ценность всего этого огромного мира заключалось в том, что все снимали любительские фильмы, ЛЮБЯ кино. Нас не интересовали цифры сборов, а цифры сборов были колоссальные. У «АССЫ» 88 млн зрителей за первые месяцы проката.

А что такое гениальнейший фильм Довженко «Земля»? Это акт индивидуального сознания. При этом не вполне нормального. Это я говорю без малейшего желания унизить Александра Петровича. Почитайте сценарий фильма, который записал он сам. Это записки сумасшедшего. Дайте кому-то почитать это в Голливуде, и они скажут: «Только к психиатру». А это то, что потрясало людей во всем мире. «Летят журавли» откуда взялись? Пьеса Розова и ненормальные Урусевский и Калатозов. Конечно, они ненормальные.

Я сейчас сделал передачи для телевидения, там они давали мне интервью, еще о них очень интересно рассказывал Смоктуновский. Он в свое время был суперзвездой Питера, играл «Идиота». И вот он приходит в один прекрасный день говорит директору: «Я ухожу из театра». Тот ему: «Ты что?»  - «Да вот, Калатозов позвал в тайгу, и мы там восемь месяцев будем гореть». – «И что, роль не главная?» - «Да не в роли дело». А позже он мне рассказал: «Потом меня положили на плот и опустили в реку, где уже встал лед и потащили. И потом меня отвезли в больницу, где сказали: «Сотрясение мозга с охлаждением его». Три сумасшедших уехали в тайгу и снимали там кино. Психопаты. Они сняли вещь, от которой очень большой, крупный сумасшедший Пабло Пикассо сошел с ума.

Вот в чем лицо, вот в чем была сила всех наших картин. В то время, как все зарабатывали бабки и знали, как это сделать, мы занимались посланием к миру снов сумасшедших. И это были прекрасные сны. Это лицо утеряно, но не полностью. Рустам Хамдамов, Алексей Герман – сумасшедшие. Присутствующий здесь Отар Иоселиани помешан на искусстве. И вот это великое лицо русского кино утеряно. Убежден, что временно, но мы только на пути к тому, что бы снова начать получать сообщения о снах этого мира. О другом мире нам в Голливуде уже все рассказали.

- Почему русский аристократ Лёвин стал у Вас человеком с еврейской фамилией Левин, графья и князья говорят «шо» и «тя» вместо «что» и «тебя»?

- Ответ называется: «Дурное дело - нехитрое». Если бить зайца по ушам, он будет зажигать спички. Если хотите, я вам скажу, что это специальная эстетическая задача. Вру. Но если вам хочется интеллектуального разговора, пожалуйста.

А фамилию Левин переделал сам Толстой в собственном произведении, вот и вся история.

- Читаете ли Вы критику на свои работы? Как Вы к ним относитесь?

- Критические отзывы? Да, никак я к ним не отношусь. Серьезно отношусь, если вижу за этим серьезного человека. Та же история, что и в кино. Была полоса, когда у нас были критики, такие как Майя Туровская, Соловьева, Шитова, - я им верю. А есть критики, которые балуются, зарабатывают деньги.

- Есть ли преемственность между «Войной и миром» Бондарчука и вашим фильмом?

- Сергей Федорович был не рядовой сумасшедший, он был величайший сумасшедший. Есть люди в мировой живописи, которые занимались батальными полотнами. И повторить это не может никто. Если всех собрать и дать по 5 млн и попросить снять кусочек сцены битвы при Аустерлице, да низа что! Не снимем, не понимаем, не умеем, потому что это уникальнейшее мастерство. Человек глубочайше одарен, и я горжусь, что мы в последние годы подружились.

Ему нравилась картина «Сто дней после детства», он посмотрел ее случайно, в кинотеатре, там было трое пьяных и Бондарчук. А затем я снял «Чужая, белая и рябой», и Бондарчук назвал ее «Косая, серая и хромой», я только за одно это название скажу: вся память о нем у меня волшебна. Я, конечно, не буду его копировать, но если чувствуется… Его расположенность к белому свету и нерасположенность просто зашибать деньгу, - это наследие огромного мастера.

- У Вас вышли две замечательные книги, пишете ли Вы сейчас еще?

- На каких-то фестивалях сидел в жюри, и там нечего было делать, и я кропал что-то. И главный редактор «Искусства кино» Люба Арктус сказала «давай напечатаем». Я рад, что это читают. И так получилось три книги. Одна из них вообще изначально называлась «То да се». Четвертую я считаю себя обязанным написать, она будет называться «Черная книга русского кино» - там все кончается на миллениуме, на переходе из века в век.

- Над каким фильмом Вы сейчас работаете?

- История называется «Елизавета и Кладиль». Две девочки, русская и француженка, в начале прошлого века, из очень хороших семейств, страшно боятся, что все революции пройдут мимо. И они обманом убежали на маленький французский курорт, чтобы там оторваться по полной во всех возможных революционных смыслах, в том числе и сексуальном. Там будет играть Александр Баширов, персонаж его по фамилии Кацман-Крутоярский, большой русский революционер. Девочки видят, что в этом городе никого нет, и они понимают, что любить им, кроме друг друга, некого. И трагически кончается история, когда они становятся взрослыми. Светлая история, в том числе и о начале серебряного века.

- Вы хорошо чувствуете музыкальных героев поколения, в связи с этим вопрос о Ваших отношениях со Шнуровым?

- Шнуров выдающаяся поэтическая личность, и он очень высоко оценивает фильм «Анна Каренина». Именно его, а не «2Асса2». Человек он фантастический. Он на съемках очень подружился с Юрием Башметом, который по образу жизни в два раза больше рокер, чем Сережа.

И как-то они из филармонии шли ночью под ручку, и у них был колоссальный диалог. Они идут. Белая ночь, тишина. Они идут посредине улицы, а я сзади, как родители: идут чуть сзади, но все слышат. И Башмет говорит: «Ты хороший парень, но у тебя башка есть? Я прочитал в КП твое интервью обо мне. И ты говоришь «я знаю Башмета давно, лет шесть или семь». И тебя спрашивают, какие у вас впечатления. И ты отвечаешь: «Хорошие, потому что все семь лет я ни разу не видел его трезвым». Ты соображаешь, что ты говоришь на всю Россию. У меня есть дети, внуки, семья, и они всю эту хрень читают». А Шнуров говорит: «Я Вас не понимаю. Ну что, по-Вашему, я на всю Россию врать что ли должен?»

- Среди Ваших учеников во ВГИКе есть ли люди, способные любить кино?

- Мы когда говорим «молодежь», испытываем чувства, как будто их прислали инопланетяне. И нас они потрясают своей инфернальностью. Но это мы все сделали своими руками. Ребята приходят исключительно серые и тупые. Один спрашивает, кто такой Любшин, другой, кто такой Шукшин. Но удается отобрать из этих людей тех, кто через год уже становится потрясающим кинозрителем. Рустама Хамдамова им показываю, потом «Эль Посто» (Вакантное место), «400 ударов». И они через несколько месяцев становятся людьми. И начинают понимать, зачем нужно кино. Не только, чтобы вытащить из них 300 рублей раз в неделю, а то, что с ними общаются, как с людьми. Я им говорю одну единственную вещь: «Не рассказывайте мне то, что я без вас знаю. Каждый из вас знает то, чего я не знаю, говорите мне об этом». К третьему курсу они становятся все людьми, а вот дальше будет самое страшное, когда они закончат ВУЗ и попадут в руки продюсерского кино и от них потребуют профессионализма.

Было собрание, на котором нам продюсеры пытались сказать, что мы во ВГИКе не учим профессиональным навыкам. Нас отчитывают и говорят, что нужно по-другому что-то делать. Марлен Хуциев пришел «с мороза», не понимая, зачем он здесь, ему объясняют, что вот продюсеры собрались сказать, что студенты не умеют снять серию за один день. И он сказал замечательную фразу. «А вы понимаете, что вы враги народа? - сказал Марлен Мартынович, не участвуя в дискуссии, - и настанет время, когда народ вам воздаст».

- Как Вы отдыхаете? И как Вы оцениваете ОМКФ?

- Я никак не отдыхаю. Впечатление о фестивале хорошее. Я считаю, что фестиваль – способ привлечь людей к этому способу общения, к кино. Это замечательно, что он есть, и он очень хорошо организован.

- Сейчас на Кинотавре показывали работы многих детей режиссеров, реальность такова, что зеленая улица мажорным мальчикам. Сегодня прослеживается тенденция, как во ВГИК приезжают поступать из деревень. Только создается впечатление, их не возьмут, слово за них замолвить некому.

- У меня в мастерской нет ни одного сына великого, хотя если бы появился талантливый, я бы был очень рад. У меня есть девочки-близняшки из маленького села возле Йошкар-Олы. Одну я взял, а вторая – пробирается как-то во ВГИК. Эта девочка – грандиозный режиссер. Фамилию не скажу, это ее испортит. Вообще, все они фиг знает откуда, они все живут в общежитии. Человек пять на режиссерском факультете прекрасных людей. Как их сохранить, я не знаю. Помощь молодым – чисто бюрократическая фигня.

---

• ОМКФ
• Соловьев

Читайте также

Внимание! Обнаружив ошибку или неточность в тексте, выделите ее и нажмите Ctrl+Enter. Далее следуйте инструкциям. Редакция сайта заранее благодарит всех бдительных читателей!